Игорь Золотарёв — уходя оставить свет — это больше, чем остаться

Игорь Золотарёв - уходя оставить свет - это больше, чем остаться

Игорь Золотарёв — уходя оставить свет — это больше, чем остаться

Игорь Золотарёв — уходя оставить свет — это больше, чем остаться. 5 февраля исполнится 13 лет со дня его смерти.

Игорь Золотарёв был одним из самых глубоких и тонких современных музыкантов. Это не только общепринятое мнение любителей музыки, музыкантов-профессионалов и журналистов, но и репутация, завоеванная годами самоотверженного служения искусству. На чем это мнение основано? Во-первых, Золотарёв был гитаристом-виртуозом в самом точном и прямом смысле этого слова. Кроме того – виртуоз-изобретатель. Во-вторых, виртуозность никогда не была для него самоцелью. Наоборот – Игоря Золотарёва от многих его коллег отличала фантастическая музыкальность, трепетное и бережное отношение к каждому исполняемому звуку, нюансу, штриху.

Золотарёв – настоящий, бескомпромиссный «перфекционист». В любой записи или концертном выступлении он стремился только к исключительному художественному совершенству. Наконец, абсолютно разнообразны его стиль и музыкальное мышление: джаз, блюз, рок, гитарная классика. И все это — без тени какой-либо эклектики, без каких-либо уступок плохому вкусу или дурной «попсе».

Игорь ушел из жизни в феврале 2006 года. Он умер в Израиле от разрыва аорты на пике творческой карьеры, представив одну из ярчайших фигур в израильской музыке. Ему было 48.

Круг почитателей творчества Игоря Золотарёва (псевдоним — Gary Gold) ширится и после его смерти. Российские музыкальные знаменитости, с которыми работал Игорь — Ирина Понаровская, Михаил Файзенберг, Владимир Мигуля признавали и признают его несомненное мастерство и уникальность музыкального мышления.

Уникальность творчества Игоря Золотарёва заключается еще и в том, что он одинаково органично чувствовал себя на одной сцене и с рок артистами, и с джазменами, и с исполнителями «мировой музыки», и даже с классическими музыкантами и «народниками».

Золотарёв написал музыку для сборной Израиля по легкой атлетике на олимпийских играх в Афинах, сотрудничал с оркестром под управлением Деролла Маккензи (радио и телевидения Сиднея), являлся автором мюзикла «Дети Адама», который успешно был поставлен на израильской сцене. Создал множество прекрасных «уровневых» музыкальных произведений для израильских и российских звёзд.

Последний, записанный незадолго до смерти, сольный альбом Игоря Золотарёва «Why»(2006) знаменует собой возврат к гитарному инструменталу. Пока на музыкальной сцене господствует гранж, виртуозное исполнение вряд ли будет в моде. Однако альбом «Why» лишний раз доказывает (если, конечно, требуются доказательства), что прочувствованная и искренняя музыка — явление вневременное.

Не так давно, в мае 2012 года, одно из Тель-Авивских издательств, небольшим тиражом, выпустило в свет воспоминания Игоря Золотарёва в серии «Обнаженная натура. Хождение по нотам».

Представляем кременчужанам краткие выдержки из этой книжицы, где Игорь Золотарёв делится воспоминаниями о своем творческом пути.

До моего увлечения музыкой, ничего интересного со мной не происходило. С тех пор, как я себя помню, всегда хотел учиться играть. Наконец мама купила мне гитару, дядя Семён подарил самоучитель — и я «отключился» от всего на свете. Самостоятельно выучил ноты, приготовил какой-то этюд и пошел поступать в одну из музыкальных школ города Кременчуга. Меня не просто не приняли, но преподаватели даже посоветовали моим родным, чтобы я навсегда забыл о гитаре: никаких музыкальных способностей у меня выявить не удалось. К счастью, об этом суровом «приговоре» я узнал через много лет, уже став профессиональным гитаристом. А тогда, в детстве, я продолжал терзать струны, с утра до ночи крутил на радиоле записи и слушал, слушал, слушал… Тут Судьба свела меня с настоящим учителем.

Он в буквальном смысле подобрал меня на улице: прогуливался по парку, где мы с ребятами бренчали на гитарах, и остановился. Подошел, послушал, взглянул на мои пальцы и тут же сказал, что хочет со мной заниматься.

Я забросил все на свете, начал играть сутки напролет — даже засыпал с гитарой в руках. Через полтора года таких занятий обо мне заговорили в городе. В тринадцать лет я уже играл на «взрослых» танцах, чем, конечно, страшно гордился. К шестнадцати годам я закончил школу: мама отправила меня в первый класс шестилетним, потому что уже к тому времени я дорос до ста семидесяти сантиметров… Однажды к нам в Кременчуг приехала на гастроли популярная в то время рок-группа «Парни Таврии». Узнав, что они работают без гитариста, я, набравшись наглости, после концерта отправился за кулисы.

Музыканты — взрослые, даже старые, как мне показалось, люди (самому солидному, думаю, было лет тридцать) — посмотрели на меня весьма скептически: я был длинный, худющий, неуклюжий… Мне предложили что-нибудь сыграть, послушали — и взяли на работу. Так я стал артистом эстрады. И началось… Мои первые гастроли проходили на лучших площадках Москвы и Ленинграда, я не расставался с гитарой. Мечта сбылась: я попал на профессиональную эстраду. Успех, поклонницы, деньги — я зарабатывал втрое больше своей мамы.

Вскоре я познакомился с потрясающим скрипачом Вениамином Клейманом — человеком, во многом определившем мою судьбу. Он мне посоветовал оставить на время работу и пойти учиться. Помню, как сильно я переживал, уже не представляя себя вне сцены, но Клейман меня убедил. Я ушел из филармонии и собрался поступать в Кировоградское музыкальное училище, но эстрадного отделения там не было. Так как играл я с помощью медиатора, классическая гитара мне не подходила — оставалась домра. Купил я, помнится,

за двенадцать рублей инструмент и начал брать частные уроки у домристки.

За три месяца освоил домру, после чего поступил в Полтавское музучилище на отделение народных инструментов. Тут появилась дополнительная трудность: выяснилось, что музыканту — «народнику» нужно играть еще и на баяне. На занятия по баяну я шел как на эшафот: мне, хоть тресни, никак не удавалось в одно и то же время играть и растягивать меха… Но «несовместимость» с баяном мне прощали: уже на втором курсе я исполнял на домре «Полет шмеля», что для студентов — большая редкость.

Решительно все преподаватели училища считали меня очень способным студентом, но в армию в 1975 году меня все равно забрали. Вообще-то способности мои здесь не при чем, просто я, как всегда, отличился: собрался в Израиль и даже получил вызов. Сейчас неловко об этом говорить: вокруг — одни сионисты и отказники, но я, честное слово, стремился сюда. Еще в детстве мне объяснили, что я, еврей, — человек второго сорта. В школе меня постоянно дразнили и били, сдачи я давать боялся: обидчиков было много… Пожаловаться домашним мне тоже почему-то было страшно. Забегая вперед, скажу, что эти мои комплексы остались в детстве: всем своим врагам я со временем отомстил. А детские синяки, возможно, и определили мою судьбу: я стал человеком замкнутым, ни с кем не дружил, никуда не ходил. В отличие от моих сверстников, которые дни напролет гоняли футбольный мяч, я много читал и, конечно, занимался музыкой… Итак, собрался я ехать в Израиль, но маму, члена партии, уважаемого в городе человека, вызвали в КГБ и настоятельно посоветовали не давать мне разрешения на выезд. Буквально в течение нескольких дней меня отправили служить на Байконур — вот для этого ничье разрешение не понадобилось. Ни о какой музыке речи не было: меня послали на бетономешалку. А когда служба закончилась, с меня, как водится, взяли подписку о невыезде. На десять лет.

Минули армейские будни, в 1977 году я вернулся домой, восстановился как музыкант и вскоре Анатолий Пащенко, руководитель легендарной Полтавской группы «Краяне», пригласил меня к себе. Стать гитаристом одного из лучших коллективов на Украине было для меня, конечно, большой удачей. Работа закипела. За год мы сделали новую программу, представляющую чрезвычайно интересный синтез украинской фольклорной музыки и рока, и провезли ее по всему тогдашнему Союзу. Зрители, не понимавшие украинской речи, прекрасно принимали нас и в Грузии, и в Казахстане, в Сибири, в Прибалтике и Белоруссии… А в 1979 году наша группа заняла первое место на Республиканском конкурсе артистов эстрады в Киеве. Помню, подъезжаем мы на старенькой «Кубани» к шикарному Дворцу культуры «Украина», народ подбегает: «Что за ансамбль приехал?» Выходит гордо из машины наш барабанщик и отвечает: «Роллинг Стоунз»! А мы все обуты в одинаковые кеды с надписью фломастером: «Краяне»… За первое место нас пообещали премировать поездкой в Канаду. Мы уже разрабатывали рекламу и на английском, и на французском, но вдруг вместо нас поехала «Кобза», занявшая третье место… Такого удара я, личность крайне эмоциональная, перенести просто не смог. Получив к этому моменту «корочку» об окончании музучилища, я съездил с «Краянами» в последние гастроли по «Совку», распрощался с ребятами и рванул в Москву.

Фактически, в столице у меня не было никого, кроме единственного знакомого — музыканта Володи Пругло. Приехал же я только потому, что четко понял: на Украине мне больше «ловить» нечего. Не случайно нашу замечательную республику музыканты называли «испытательным полигоном». Лучшие ансамбли — в Москве; радио, телевидение, газеты — там же… На что я рассчитывал? Во всяком случае, не на то, что буду играть в ресторанах, хотя несколько раз меня туда звали. Эта работа, к слову, очень неплохо кормила, но в то время мне казалось, что если хотя бы раз сыграю в ресторане, — вся моя жизнь полетит в черту. Сейчас-то мне абсолютно «по барабану», но тогда я ни за что не хотел становиться кабацким музыкантом. И — не стал. Недавно, выступая в Хайфе, я неожиданно встретился с прекрасным администратором Юрием Петровичем Капланом — оказывается, он тоже живет в Израиле. А тогда мы с ним решили на базе Россконцерта при Ульяновской филармонии создать группу «Золотая середина». Все кругом над нами просто потешались: в то время велась беспощадная борьба с рок-музыкой. Хорошо помню, как Саша Ситковецкий из группы «Автограф» говорил: «Странно, ребята: тут не знаешь, как со старым выжить, а вы что-то новое затеваете». В итоге, он оказался абсолютно прав. Наш коллектив долго держали на «репетиционке», потом программу мы сдавали двенадцать раз, но комиссия ее так и не приняла. Я здесь встречал кое-кого из членов той комиссии, они мне признавались: «Игорь, звучали вы отлично, но, сам понимаешь, — время такое было…» Понимаю, не дурак… В общем, программу нам «зарубили» — и я решил возвращаться на Украину. Сижу в ульяновской гостинице на чемоданах, настроение отвратительное — вдруг звонит Каплан (он жил там же, этажом выше): «Поднимись-ка срочно ко мне». Я поднялся — и с этой самой минуты в моей жизни все переменилось.

Соль заключалась в том, что в номере у Каплана сидела гостья — Ирина Понаровская. Оказывается, она приехала в Ульяновск с гастролями. Коллектива у нее в тот момент не было, и она собиралась петь под фонограмму. С Капланом они встретились случайно, он рассказал Понаровской о нашей группе, и Ира в ту же минуту выдала мне «болванки» четырех песен. Мы с ребятами должны были все выучить и на следующий день выступить с Понаровской на стадионе. Без единой репетиции! Я мигом собрал команду, за ночь мы вызубрили свои партии назубок — и на следующий день концерт прошел просто блестяще. Понаровская тут же предложила нам работать с ней — сразу после этого все нас резко залюбили. Забавно: раньше «Золотую середину» клеймили, нас называли бездарными; газеты писали, что мы вообще играть не умеем. А тут буквально за одну ночь мы, выходит, научились играть… Ладно. Я должен признать, что настоящей сценической культуре я действительно научился у Иры Понаровской. Работа с ней — поистине счастливый период моей жизни, который длился почти три года и закончился по объективным причинам: Ирина ушла в декрет и родила Энтони. Мы отработали последний концерт в Кургане, когда Понаровская была уже на седьмом месяце, — и все… Потом Ира долго сидела с ребенком, а я должен был как-то кормиться. Переиграл я с массой коллективов и отдельных исполнителей, начиная от «Веселых ребят» и кончая Поладом Бюль-Бюль Оглы. Дольше всех сотрудничал с композитором Владимиром Мигулей. Такая великолепная аппаратура, как у него, в Союзе была еще только у Аллы Пугачевой и группы «Рицетал». А наличие аппаратуры позволяло нам с Володей приглашать кого угодно, диктовать исполнителям свои условия. Вообще от покойного Володи Мигули я не видел ничего худого, кроме добра. Недавно российское телевидение, здесь в Израиле, транслировало вечер памяти Мигули, и начиналась передача с песни, которую мы с Владимиром Георгиевичем вдвоем возили на Витебский советско-польский эстрадный фестиваль. Представьте себе: сижу я в Герцлии, смотрю телевизор и вдруг слышу: «Скрипка Паганини». Композитор и исполнитель Владимир Мигуля, аранжировщик и гитарист — Игорь Золотарев»… И я вспомнил тогда, как лихорадочно делал эту аранжировку, в горячке черкал ноты, а Мигуля аккуратно переписывал их своим каллиграфическим почерком. Так мы работали всю ночь, а утром выпили по бутылке кефира и пошли на репетицию… Мигуля мной дорожил, да и платил очень хорошо. Работой я был доволен, попутно еще числился в Харьковской консерватории на отделении композиции теоретического факультета. Все бы хорошо, если бы не…

ЛЯгаться, брызгать слюной, размахивать кулаками, доказывая свою правоту, я не умею. Да и потом, все вышеперечисленные способы борьбы ни к чему бы не привели. Даже полное материальное благополучие, которое наступило во время работы с Владимиром Мигулей, не устраивало меня по одной простой причине: вся работа шла только под фонограмму, говоря языком «лабухов» — под «фанеру». Для меня, «живого» музыканта, было дико на концертах притворяться, что играю я, в то время как на самом деле вместо моей гитары звучал магнитофон. Может быть, того, кто играть не умел, это вполне устраивало: «бабки»- то все равно идут… Началось полное непотребство: набирали красивых пластичных мальчиков из цирковых училищ, которые во время соло крутили с гитарой сальто — это было в порядке вещей. В один и тот же день на двенадцати площадках разных городов Советского Союза одновременно выступал «Ласковый Май»… Ну как можно себе представить, что Ростропович играет на виолончели под фонограмму? А ведь гитарист, исполняющий соло, тоже, в общем-то, чувствует себя как-бы Ростроповичем — он, может, и хуже играет, но выкладывается ничуть не меньше. Заставить себя смириться с этой дикостью я не мог. Можно терпеть месяц, полгода, год, но — всю жизнь? Десятилетие моего «невыезда» закончилось еще в 1987, я вспомнил о своем давнем желании жить в Израиле и надумал убежать от «фонограммщины». А тут еще началась массовая волна отъездов… Приятели были в шоке, советовали обратиться к психиатру: за месяц-полтора работы я мог купить «Жигули»… Но я оставил все – квартиру в Кременчуге, так и не случившуюся в моей жизни машину; взял с собой сто пятьдесят два доллара, разрешенные тогда к вывозу, чемодан, гитару и поехал.

Сидя в самолете, я ничего не соображал: в Шереметьево(а тогда эмигранты улетали оттуда) пришлось оставить инструмент. Я и понятия не имел, что, оказывается, на вывоз моей шикарной гитары требовалось специальное разрешение Министерства культуры, а узнал я об этом, уже проходя таможенный досмотр… Продолжение моей абсорбции последовало в израильском аэропорту имени Бен-Гуриона. Сейчас-то я в разводе, а тогда был женат. Но в Израиль я прибыл один: жена поначалу и слушать не хотела об отъезде, но потом, сменив гнев на милость, все же решила послать меня «на разведку». И вот когда в аэропорту заполняли мои документы, на вопрос о семейном положении я честно ответил: «женат». Компьютер же, как я узнал спустя много времени, дал сбой, так как из Сохнута поступила информация, что я — «одиночка». Народу тогда эмигрировало великое множество, возиться со мной чиновникам было некогда… Короче, мне выдали триста шекелей и послали в отделение абсорбции. Я еще удивился: вокруг люди какие-то чеки получают, а мне, значит, выдают «наличманом» и посылают в загадочную «мисрад клиту»(Министерство Абсорбции). Ладно, поехал я в холонскую гостиницу, вперед заплатил хозяину за проживание, выяснил, где эта самая «Мисрад Клита» находится. Прихожу — там забастовка. Бастовали они очень долго — полтора месяца; деньги же мои закончились очень быстро. Хозяин гостиницы меня вышвырнул, я очутился на улице; знакомых — никого, а главное — гитары моей нет… Попробовал ночевать в каком-то бомбоубежище — там даже диван стоял, — но оттуда меня полиция вышвырнула. И тут кто-то сказал мне, что в Тель-Авиве жизнь и попроще, чем в Холоне, и повеселее. Пошел я пешком в Тель-Авив, нашел там заброшенный дом, где и поселился. В отделении абсорбции, которое, наконец, перестало бастовать, никак не могли отыскать мои документы; «футболили» меня от одной чиновницы к другой — и все. Постепенно я приобрел вид настоящего бомжа. Да и жизнь вел под стать этому образу: бриться перестал, мыться особенно часто тоже не приходилось, одежда испачкалась и обветшала… Я просто погибал. Стал «бухать» — клянчил деньги у прохожих, крутился на рынке… То овощи разгрузишь, то ящики поднесешь — на рынке водка дешевая. Да, я забыл сказать, что в заброшенном доме у меня были соседки — крысы. Представь себе, ночью возвращаешься «домой», а там темно, звери шуршат — как тут не спиться? При этом, периодически меня выгоняли и оттуда. Однажды полицейские увезли меня в тюрьму «Абу — Кабир». Я там все честно рассказал — и получил совет: обратиться к социальному работнику по месту жительства. «Может быть, — говорю, — я у вас тут поживу? Тепло, сытно…» Отвечают: «Не имеем права тебя здесь держать: ты преступления не совершил». В общем, кутерьма эта продолжалась достаточно долго. Однажды я познакомился с ребятами — такими же бомжами. За бутылкой водки рассказал им, кем я был и кем становлюсь. Ребята душевные попались: посочувствовали мне и украли из магазина гитару, разбив ночью витрину. Впервые за три месяца я смог прикоснуться к струнам… Всю ночь я просидел с простенькой гитаркой, пытаясь что-то вспомнить, — это был тот самый сигнал, который заставил меня очнуться. И я начал выходить с гитарой на набережную; ездил играть в Яффо — превратился в обыкновенного уличного музыканта. Вид у меня, прекрасно понимаю, был жалкий, но пить я перестал. Постепенно я стал зарабатывать до ста шекелей в день, привел себя в порядок, купил чистую одежду. Снять квартиру я не мог — устроился в хостель за двадцать шекелей в сутки. Там даже разрешали жить в долг, и к тому же (это было еще важнее) работал душ! Я познакомился с певицей, которая тоже пела на улице — мы стали выступать вдвоем. Короче, я начал выкарабкиваться. В течение семи месяцев я не мог открыть счет в банке, а тут «добил» Министерство абсорбции, мой семейный статус, наконец, определили — и деньги, которые мне полагались с момента приезда, просто на меня посыпались. Я снял квартиру, купил дорогой компьютер, начал работать — ощутил себя человеком.

Допускаю, что многие осудят меня за этот откровенный рассказ. Так вот, господа, будьте спокойны: я нашел в себе силы, чтобы подняться здесь, и сегодня себя чувствую прекрасно. Общественное мнение в маленькой стране складывается мгновенно. Многие музыканты, знавшие меня еще в Союзе, услышали про мои злоключения и решили, что Золотарев — законченный человек. Сегодня я им за это очень благодарен: «русский» музыкальный рынок, в свое время, для меня был закрыт, зато в Израиле Судьба свела меня с потрясающим музыкантом — Авнером Рубиным. Образованнейший человек, закончивший Гарвардский университет, попросил меня что-нибудь сыграть, после чего сказал: «Батенька, я двадцать лет живу в Израиле — и не слышал, чтобы так играли на гитаре». Он меня перевез в Герцлию; помог собрать группу учеников — просто чудо — ребята! Я с ними занимаюсь по сей день; подготовил уже не одного гитариста, влил в каждого свою душу и любовь к музыке. Я начал много работать в местных студиях — и обо мне заговорили израильтяне. Кто из «русских» гитаристов сегодня может похвастать, что записал в профессиональной студии фонограммы для Офры Хазы, Шломо Арци и Даны Интернешнл? А я могу… Честное слово, здесь я считаюсь далеко не последним гитаристом. И «русские» обо мне вспомнили: то аранжировку просят сделать, то гитару записать… Выступать постоянно приглашают — грех жаловаться. А сегодня я просто счастлив: выпустил, наконец, новый альбом «Абсорбция и рок-н-ролл». Там все прочувствованно и пропущено через себя — и музыка, и, конечно, аранжировки, и почти все стихи… Я даже сам запел — вот до чего меня довела эта абсорбция! Диск только-только появился — и уже стал популярным. Вчера я наблюдал, как едва знакомые мне люди слушали все песни — с первой до последней — три раза подряд… За каждую свою ноту, сыгранную в этом альбоме, я отвечаю. Это не хвастовство: сегодня я действительно абсолютно уверен в себе как гитарист. Кто хочет со мной посоревноваться — нет проблем, пожалуйста, оставлю свой адрес. Что касается стихов… Наверное, их, все-таки, должен писать профессиональный поэт, но мне крайне необходимо было высказаться самому! Может быть, мои тексты и не вполне совершенны, но они, поверьте, искренни. Да и потом, думаю, что для Израиля вполне актуальны и «Минус в банке», и «Офаким — блюз». А в «Полночном блюзе» я попытался вкратце передать ту самую историю, которую поведал вам на этих страницах.

Сегодня, спустя годы, вновь возвращаясь к творчеству Игоря Золотарёва, слушая его неземную музыку, можно с уверенностью констатировать: он стал звездой потому, что был абсолютно узнаваем, неповторим и самобытен. «Моя гитара – моя жизнь», — всегда повторял Игорь. Надо сказать, что из-за слишком длинных пальцев музыканту было неудобно играть на обычной гитаре. Поэтому для него, по специальному заказу, в США, фирмой Гибсон был сделан особый персональный инструмент. На грифе гитары было выгравировано «Gary Gold».

Друзья музыканты — кременчужане, вспоминая друга, говорят: Игорь Золотарев – гитарист-виртуоз. От других музыкантов его отличало бережное отношение к каждому звуку, штриху, необычайная энергетика, свой неповторимый почерк. В любом исполнении он стремился к отточенности и мастерству. Безукоризненное звукоизвлечение – это то, над чем Игорь работал всегда до конца своих дней.

Музыканты, которые общались и работали с Игорем Золотаревым в Израиле, собрались в Тель-Авивском арт-салоне «Зеленый Енот». Вечер-презентацию книги воспоминаний провели друзья гитариста — Семен Левин — певец, композитор, поэт и знаменитый телеведущий, «вечный одессит» — Ян Левинзон. В память о Золотарёве его произведения исполнили – американский рок-музыкант, друг Игоря — Роджер Ли, Павел Дементьев, Ник Кишиневский, рок-группы «Берн», «Гари Голд бэнд» Нати, Аня Гарбер, Ира Кильфин и другие. Читали стихи Михаил Бельковский и Дмитрий Орлов, актриса театра «Шарабан» Мария Мушкатина и журналист радиостанции «РЭКА» Лиора Ган.

Игорь Золотарев всегда говорил: «Я – кременчужанин! Родился и умру кременчужанином. Там мои корни, там мое всё! И там будут помнить, и слушать мою музыку!»

И так хочется вновь внимать волшебным, чарующим звукам блюз-гитары в руках виртуозного мастера, нашего выдающегося земляка. Увы, теперь уже только в записи.

Вечная тебе память, Игорь!

Автор: Борис Бабилуа